therese_phil

Материи для тяжеловесных экзерсисов выберем, на сей раз, самые воздушные: «Мотылек и цветы» (=МиЦ) // Жуковский В.А. ПССиП в 20 тт. Т. II. Стихотворения 1815–1852 годов. М., 2000. С. 240–241 (текст стихотворения можно посмотреть здесь – он ничем не отличается от напечатанного в томском издании).  

Прочтем сначала комментарий (там же, с. 626–628), желательно целиком:  

Мотылек и цветы («Поляны мирной украшение...») (С. 240)

Автографы:

1)   РНБ, оп. 1, №30, л. 29 об.—черновой, в другой редакции по сравнению с беловым автографом (см. ниже).

2)   РНБ, оп. 1, № 30, л. 30—беловой, с небольшими поправками.

Копия (ПД. №22728, л. 1) — рукою А. А. Воейковой (последняя строфа), с указанием: «Из альбома С. Карамзиной». Ср.: РБ. 1916. Кн. б. С. 69.

Впервые: СЦ на 1825 год. СПб., 1824 (ц. р.—9 августа 1824 г.). С. 357 — с подписью: «Жуковский» и примечанием: «Стихи, написанные в альбоме Н. И. И., на рисунок, представляющий бабочку, сидящую на букете из pensée [анютины глазки.—фр.] и незабудок».

В прижизненных изданиях: С 4—5 (в С 4—отдел «Романсы и песни»; в С 5 — в подборке стихотворений 1821 г.). Датируется: первая половина 1824 г.

Обоснование датировки то же, что и для «Таинственного посетителя» (см. при­меч.), так как положение стихотворений в рукописи и история их первой публи­кации одинаковы.

Окончательной редакции стихотворения предшествует черновая, которую можно считать самостоятельным вариантом (ранней редакцией). Приводим ее текст:

Вот, что однажды я сказал,

Смотря, как мотылек вeртлявой,
Благоуханною поляной
С цветочка на цветок порхал!
Он красотой их любовался,
Он ароматом их дышал,
Но ни с одним не оставался!
И равнодушно улетал

Туда, где небеса сияли
И где на радужных крылах
Друзья эфирные играли
В веселых с запада лучах;

Но лугом бытия прекрасным

Под небом светлым или ясным,

Куда ему назначил рок,

Пускай летит наш мотылек!

А я....

Ко стате иль не к стате

Прекрасный цвет воспоминаний

И думы сердца милый цвет...

По всей вероятности, Жуковский увидел в этой первоначальной редакции ощутимые переклички со стихотворением 1814 г. «Мотылек», переводом из Гёте (см. примеч. в т. 1 наст. изд.). Наметившееся движение темы к лирическому субъ­екту привело к изменению всей тональности стихотворения. Мотив «милого вос­поминания» организует поэтическое пространство окончательного текста и дела­ет его органической частью лирической философии Жуковского, «характеристическим выражением» (В. Г. Белинский) его романтической эстетики.

Стихотворение, как это явствует из примечания к первой публикации, было написано в альбом Н. И. И. Еще П. А. Плетневым было установлено (см. его пись­мо к Я. К. Гроту от 16 января 1842 г. // Переписка. Т. 1. С. 469), что речь идет о воспитаннице Софьи Ивановны [де] Местр (урожд. Загряжской) и ее мужа гр. Ксавье де Местра—Наталье Ивановне Ивановой (в замуж. Фризенгоф; ум. 1850). О ней см.: Временник Пушкинской комиссии. 1971. Л., 1973. С. 31—35; Раевский Н. Из­бранное. М., 1978. С. 35—36, 475.

По автографу Жуковского из этого альбома, хранящегося в Бродянах (Словакия), где в фамильном замке Фризенгофов жила владелица альбома, это стихо­творение было опубликовано Яном Ференчиком (Slovenske pohl'ady. 1947. №1. S. 181—184).

А. Янушкевич 

Теперь – комментарий на комментарий. 

1. 

Проблема текста перед нами не стоит: он, как и во многих других случаях воспроизводится по пятому, последнему прижизненному собр. стихотворений Жуковского. Информацию об автографах оставляем без замечаний: поскольку проверить de visu ее соответствие архивной реальности мы не имеем возможности, будем считать, что все в порядке. Сведения о первой публикации верны, за исключением того, что в таких случаях принято все же указывать не начальную лишь страницу, а весь диапазон (СЦ_1825, с. 357—359), а во-вторых, в примечании к первопубликации слово pensée напечатано во мн. числе: pensées. Рассмотрение вопроса о датировке временно отложим.  

Далее следует черновая редакция стихотворения. Вообще, редакторы еще в преамбуле ко всему собранию честно предупреждали, что разночтений и вариантов текста давать не будут (времени и сил на это громадное дело, действительно, никаких не хватит), но наиболее существенные и важные отличия текстов, в т.ч. отдельные редакции, будут приводить в комментариях (и на том, как говорится, спасибо, посему не будем даже заикаться о тех мелких вариантах, которые были зафиксированы прежними комментаторами Жуковского при изучении автографов и публикаций МиЦ). Итак, здесь как раз приводится текст такой отдельной редакции, которая сохранилась в бумагах поэта в черновом, незавершенном виде и, по мнению автора комментария, предшествовала редакции окончательной, известной нам по беловому автографу и публикациям. Справедливости ради, надо отметить, что этот стихотворный набросок был известен в печати и до ПССиП: первые 4 строчки привел в свое время И.А.Бычков (1886: 91), затем его целиком опубликовал в своем издании Цезарь Вольпе (Жуковский 1939: I, 343–344; единственное отличие этой публикации и ПССиП в том, что Вольпе напечатал слово ясным в 14 строчке как свою конъектуру), а затем и И.М. Семенко, купировавшая слово ясным, а заодно и последние 4 строки наброска, не составляющие связного текста (Жуковский 1980: III, 386–387).  

И Бычков, и Вольпе, и Семенко, так же, как и комментатор ПССиП А.С.Янушкевич трактуют «черновую редакцию», как раннюю, предварительную. А.Янушкевич тут особенно последователен – не ограничиваясь констатацией, он пытается реконструировать движение поэтического замысла: по его мнению, Жуковский начал работать над текстом, увидел в нем «ощутимые переклички» со своим произведением 10-летней давности, а затем «наметившееся движение темы к лирическому субъекту привело к изменению всей тональности стихотворения» (кстати, здесь искажена исходная формула Ц.Вольпе: «дальнейшее [после 16-й строки ] движение темы намечает обращение к лирическому субъекту стихотворения» – Жуковский 1939: I, 344; заимствование произведено без ссылок и кавычек).  

Тут возникает сразу много недоумений и побочных соображений.  

Во-первых, содержательное сходство «ранней редакции» МиЦ с «Мотыльком» (ПССиП: I, 335–336; вольный пер. из Гете) весьма сомнительно. В тексте 1814 г мотив мотылька трактуется в традиционном ключе, как аллегория изменчивости и преходящем характере наслаждения, – такой трактовки нет и в помине ни в «ранней», ни в окончательной редакции МиЦ (наличие сходной формулы «с цветочка на цветок» и близость названий не достаточны для вывода об «ощутимых перекличках») [*]. 

Во-вторых, между стихотворением 1814 и «ранней редакцией» МиЦ, существует и серьезное формальное различие: «Мотылек» написан регулярными ямбическими куплетами с чередованием Я4Ж / Я3М («Вчера я долго веселился, / Смотря как мотылек / Мелькал на солнышке, носился / С цветочка на цветок», etc.), нимало не сходными с астрофической «ранней» ред. МиЦ, к-рая состоит из стихов Я4 с довольно свободной системой рифмовки: МЖЖМЖМЖМЖМЖМ ЖЖММ.

В-третьих, никак не объяснено, почему при переходе от «ранней» к «окончательной» редакции кардинально изменилась стихотворная форма (именно форма, а не непонятная «тональность»)? Как уже говорилось, «ранняя» редакция, тяготеет к астрофичности (склеенные четверостишия Я4) и относительно свободной рифмовке. В «окончательной» же редакции имеем правильное чередование строк Я4Д / Я4М в регулярных, графически выделенных восьмистишиях c рифмовкой АbАbCdCd. 

В четвертых. Конечно, мы знаем примеры, когда поэт, начав работу над текстом в одной стихотворной форме, потом по тем или иным причинам меняет ее. Однако в данном случае трансформация, как представляется, не зависит ни от одного из предложенных факторов – ни от (сомнительного) наличия текста-прецедента, ни от присутствующих с самого начала примет той самой лирической субъектности, т.е. обрамляющего я-текста: «Вот, что однажды я сказал, / Смотря… <…> А я…»).  

В-четвертых (и это уже не возражения, а «соображения»), форма «ранней редакции» (астрофичность и полусвободная рифмовка), вкупе с некоторыми более содержательными приметами (фрагментами «я-текста», обрамляющими основную тему), определенно напоминают нам о жанре послания, в отличие от безличной «окончательной» редакции. И сразу зарождается подозрение, что так наз. «ранняя» редакция, на самом делее – набросок отдельного стихотворения, которое писалось не до, а после МиЦ, в качестве сопроводительного текста (особенно показательна в этом смысле первая строчка «Вот, что однажды я сказал», выражающая идею повторения уже когда-то сказанного).  

Так думал молодой повеса… Так вяло развивались мои рассуждения, когда я, тупо следуя библиографической логике, набрела (и отнюдь не в ПССиП) на следующее стихотворение: 

Вот что однажды я сказал,
Смотря, как Мотылёк вертлявой
Благоуханною поляной
С цветочка на цветок порхал;
Он красотой цветов пленялся,
Он ароматом их дышал,
Но ни с одним не оставался
И дале, дале улетал,
Туда, где небеса сияли,
И где на радужных крылах
Друзья эфирные играли
В веселых запада лучах... 

Но лугом бытия прекрасным,
Под небом светлым иль ненастным,
Пускай летит там Мотылёк,
Куда лететь назначил рок!
Я, про него сказавши слово,
Скажу одно словцо про вас,
Оно и просто и не ново:
Кому в счастливый жизни час
Удастся встретить ненарочно
Вас на земном пути своём,
Тот и в глаза вам и заочно
От сердца скажет, что на нем
Нашел, чего любезней нет:
Прекрасный цвет воспоминанья
И думы сердца милый цвет. 

Тут я, надо сказать, онемела. И даже не столько от того, что предчувствия мои оправдались, сколько от изумления перед великолепной ноншалантностью составителей и редакторов ПССиП. Ведь законченный текст так называемой «ранней редакции», а на самомом деле отдельного произведения Жуковского (назовем его МиЦ_2, в отличие от МиЦ_1 – собственно «Мотылька и цветов»), был отыскан мною не в тайных архивах Лубянки, и даже не в каких-нибудь заграничных хранилищах, а в печатном издании – в давно опубликованной и хорошо известной книге Л.С.Кишкина «Чехословацкие находки» (М., 1985. С. 106). 

Каким образом, ссылаясь на работы Я.Ференчика, Л.П.Февчук и Н.Н.Раевского об Н.И.Ивановой-Фризенгоф, Янушкевич умудрился упустить подробное описание бумаг Жуковского в Бродзянском архиве Фризенгофов (автографы МиЦ_1 и МиЦ_2, рисунки, etc.) – остается только гадать [**]. Но из-за этого картина, представленная в «академическом» комментарии, оказалась совершенно ложной. При этом предшественников Янушкевича, выдвинувших и развивавших гипотезу о «ранней редакции» как раз можно простить: им вышеприведенный текст, скорее всего, не мог быть известен.  

Знакомство с широко доступной публикацией Кишкина (100 тыс. экз. – да здравствует М.И.Ш.!) позволила бы редакторам ПССиП не только избежать грубейшей текстологической ошибки – представления двух разных текстов в качестве разных редакций одного), но и ввести в поэтический корпус Жуковского еще один законченный текст. А заодно уточнить датировку МиЦ_1 и существенно переработать комментарий к этому тексту.  

Что касается датировки, то в целом датировка ПССиП для МиЦ_1 – первая половина (до 9 августа) 1824 г. – удовлетворительна. Однако дата цензурного разрешения СЦ не может быть крайней, поскольку стихи Жуковского были отданы в редакцию, видимо, только в первой половине октября (Вацуро 1978: 35), автограф же МиЦ_1 в архиве Фризенгофов датирован автором 1824 августа 26 (день именин хозяйки альбома), каковую дату и следует считать граничной (МиЦ_2 следует датировать более точно: около 26.08.1824). Кстати, становится понятно, что статью Ференчика (1947) с публикацией МиЦ_1 по бродянскому автографу редакторы ПССиП не смотрели вовсе (хотя и ссылаются на нее), поскольку дата 26.08.1824 в ней воспроизведена.

Другой момент, связанный с датировкой. Многие комментаторы Жуковского отмечали, что в в пятом СС Жуковского МиЦ_1 произвольно отнесен к стихотворениям 1822 г. У Янушкевича 1822 превращается в 1821. Что это – исправление устоявшейся ошибки или, наоборот, ошибочная новация, – сейчас проверить я, к сожалению, не могу.  

2. 

Как легко заметить, историко-литературный и реальный комментарий к МиЦ_1 у Янушкевича практически отсутствует. Даются лишь краткие сведения о владелице альбома, куда Ж. вписал свое стихотворение (как оказалось – два). Т.е. мы не видим здесь ни лит. контекста, в котором создавались и воспринимались эти стихи (а «борьба за Жуковского» – это, можно сказать, point текущего литературного момента), ни биографических подразумеваний, ни скрытых цитат, ни параллельных мест, ни топики, с которой играет Жуковский, ни отзывов современников на МиЦ_1, ни ссылок на какие-либо каких-либо исследовательские работы, где обсуждается данный текст. А ведь сделать такой комментарий было бы не очень трудно, тем более, что кое-какие находки и отсылки были уже сделаны другими исследователями Жуковского. 

Конечно, первое, что замечает читатель – это простой эмблематический код, , которым пользуется Жуковский – код, принятый в альбомной поэзии и графике начала XIX в. Собственно, код этот частично расшифрован в примечании к МиЦ_1, сделанном при публикации в СЦ_1825 и процитированном Янушкевичем: «Стихи, написанные в альбоме Н. И. И., на рисунок, представляющий бабочку, сидящую на букете из pensée[s] и незабудок». Pensée (анютины глазки, Viola tricolor) в селаме пушкинской эпохи – ‘мысль’, ‘дума’, иногда с доп. семантикой ‘памяти’ (см., в частности: Мазур, Охотин 2006), незабудка (ne-m'oubliez-pas, Myosotis arvensis, sylvatica или palustris) – ‘память’, ‘воспоминание’, внутренняя форма слова тут говорит сама за себя. При записи МиЦ_1 в альбом Н.И.И. Жуковский подчеркнул, а при публикации в СЦ – закурсивил соответствующие понятия (см. напр.: Модзалевский 1926: 414, Кишкин 1985: 201; подчеркнуты они и в МиЦ_2 – Кишкин 1985: 106): 

Но есть меж вами два избранные,
Два ненадменные цветка;
Их имена, им сердцем данные,
К ним привлекают мотылька.
Они без пышного сияния,
Едва приметны красотой:
Один есть цвет воспоминания,
Сердечной думы — цвет другой.

Однако в ПССиП игнорируется начертание первой публикации МиЦ_1 – текстологи издания просто не увидели смысла в этом выделении. Не распознал языка цветов и комментатор. Не увидел он и дополнительной подсказки, которую сделал ему… Пушкин. В примечаниях к МиЦ_1 неизменно (кроме ПССиП) воспроизводят цитату из письма Пушкина к брату Льву и Плетневу от 15 марта 1825, где ссыльный поэт приводит несколько строк Жуковского: «что прелестнее строфы Ж — Он мнил, что вы с ним однородные и следующей. Конца не люблю». Однако цитату следовало бы бы приводить в более обширном виде, хотя бы вот так (курсив П-на): «Виньэтку бы не худо; даже можно, даже нужно — даже ради Христа, сделайте; имянно: Психея, которая задумалась над цветком. (К стати: что прелестнее строфы Ж — Он мнил, что вы с ним однородные и следующей. Конца не люблю)». Показательно тут это «кстати»: Пушкин придумывает сюжет виньетки для собрания своих стихотворений, при этом образ Психеи (души) твердо связан у него с эмблематическим эквивалентом души – бабочкой, мотыльком, что, естественно, вызывает в памяти напечатанный в самом конце  недавно вышедшеих "Северных цветов" опус Жуковского (с сопровождающей виньеткой "бабочка над букетом цветов"), где мотылек как раз и есть душа, привязанная к сердечной думе (рensée) и воспоминаниям (незабудка), а не к земной красоте других цветов (о замысле виньетки с Психеей у Пушкина и ее эмблематических коннотациях см.: Тахо-Годи 2008, впервые 1999). Кроме пушкинской подсказки  комментаторам было доступно и замечание об аллегорических значениях мотылька в письме Плетнева к Гроту от 11.11.1841 (Грот - Плетнев 1896: I, 430).    

Думаю барышня, которой были поднесены стихи, расшифровала их не хуже Пушкина, тем более, что перед ней был и рисунок, содержащий все поименованные предметы. Флористические шарады – словесные, графические и составленные из реальных цветов (гербарии) – были в те времена широко распространены и барышни с превеликим удовольствием  предоставляли для них свои альбомы, особо не затрудняясь в распознавании языка цветов (насколько поняла Н.И.И. глубину поэтического символизма Жуковского, – вопрос уже другой). Кстати, небольшой эксперимент показал, что и моим современникам вполне под силу разгадывать такие шарады (ср. осторожную догадку Кишкина, 1985: 201). Только вот высококвалифицированные специалисты из Томска подобных глупостей чураются. Ну, хоть они уже не барышни, пусть почитают для начала кн.: К.И.Шарафадина (2003), А.В.Корниловой (1990) или хотя бы популярную статейку Н.И.Михайловой (1996) о мотыльках.

То, что подразумевания, вроде описанного выше, необходимо комментировать, – для меня бесспорно. Более сложный вопрос: стоит ли в комментариях подробно писать о топосах (напр., мотылек/цветок, как аллегория сиюминутности, переменчивости), на фоне которых Жуковский выстраивает свой символизм. Описание топических структур, имеющих, как правило, длительную историю, с трудом укладываются в формат примечания к одному тексту. Поэтому отсутствие такого рода замечаний в комментарии мне простить относительно легко. То, что к тексту Ж. не приводится никаких параллельных мест из европейской и русской поэзии, настораживает больше. Однако, поскольку я сходу не могу предложить ничего подходящего (автоцитаты типа «Небесной, чистой красоты» – не в зачет), то вынуждена умолкнуть. 

И совсем уж радостно, что нет никаких соображений о философской проблематике стихотворения (и окружающих его текстов): тут трудно не впасть в схематизацию и банальности, поэтому лучше воздержаться от таких попыток. Отсутствие в разбираемом комментарии ссылок на исследовательские интерпретации или параллели из биографических текстов, я также склонна трактовать в пользу комментатора: либо их нет, либо они, м.б., не стоят внимания (во всяком случае, доказательств обратного привести не могу, хотя есть давнее замечание Зейдлица о наличии лексических параллелей к МиЦ_1 в письмах Жуковского того же периода: Зейдлиц 1882: 130). 

А вот невнимание к отзывам современников, это, по-моему, пусть и небольшой, но недостаток. Кроме упомянутого уже Пушкина, в случае МиЦ_1 надо было бы  дать если не сами тексты, то ссылки на отзывы Полевого, Ж.К., и др. критиков, заметивших маленький шедевр Жуковского (упоминается же в комментарии Белинский). 

Я не сторонница помещения в комментарий «школьных» описаний стихотворной формы (как и пересказов текста). Однако в ряде случаев следует все же комментировать форму. Фактически именно с МиЦ_1 началась длительная традиция Я4ДМДМ (хотя ранее и независимо от Жуковского этот размер избирают Баратынский и Языков), со своим, пусть и довольно размытым семантическим ореолом. Позднейшие филиации приводить не стоит («Незнакомка» так и звучит в ушах), но статью М.Л. Гаспарова об этой традиции упомянуть было бы полезно (Гаспаров 1999; не помню, выходила ли в статейном варианте).

__________________________

[*] Здесь же заметим, что О.Лебедева, комментируя стих-ние, говорит о «выдвижении [по сравнению с нем. оригиналом] в центр стихотворения образа-символа мотылька» и ссылается при этом на мнение В.Э.Вацуро, действительно писавшего о формировании символического языка у Жуковского. Однако при проверке соотв. ссылки, обнаруживается, что Вацуро пишет совсем о других стихах, а именно об «Узнике к мотыльку…» (1813) и МиЦ; о долбинском же «Мотыльке» речи вовсе нет (ср.: Вацуро 1994: 137).

[**] В какой-то момент мне даже пришло в голову, что Кишкин все придумал, а стихи написал сам, и что редакция ПССиП об этом откуда-то узнала. Однако отсутствие необходимейшего в таком случае примечания о мистификации убедило меня в обратном.
 

Лит-ра.

Бычков 1887 ― Бычков И. А. Бумаги В. А. Жуковского, поступившие в Имп. Публ. библиотеку в 1884 г. // Отчет ИПБ за 1884 г. – СПб., 1887.

Вацуро 1978 ― Вацуро В.Э. «Северные цветы»: История альманаха Дельвига – Пушкина. – М.: Книга, 1978. 

Вацуро 1994 ― Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». – СПб.: Наука, 1994

Гаспаров 1999 ― Гаспаров М. Л. «По вечерам над ресторанами…» (4-ст. ямб с окончаниями ДМДМ: становление ореола) //  Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. – М.: РГГУ, 1999. – С. 33–49.

Грот – Плетнев 1896 ― Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым. – Т. 1. – СПб., 1896.

Жуковский 1939 ― Жуковский [В.А.]. Стихотворения / Вступ. ст., ред. и примеч. Ц.Вольпе. – Т. 1. . – Л.: Сов. писатель, 1939.

Жуковский 1980 ― Жуковский В.А. Соч. в 3 тт. / Вступ. ст., ред. и коммент. И.М.Семенко. – Т. 1. Стихотворения. – М.: Худ. лит-ра, 1980.

Зейдлиц 1883 ― Зейдлиц К.К. Жизнь и поэзия В.А. Жуковского. – СПб., 1883.

Кишкин 1985 ― Кишкин Л.С. Чехословацкие находки. Из зарубежной пушкинианы. – М.: Сов. Россия, 1985.

Корнилова 1990 ― Корнилова А. В. Мир альбомного рисунка. Русская альбомная графика конца XVIII — первой половины XIX века. – Л., 1990.

Мазур, Охотин 2006 ― Мазур Н.Н., Охотин Н.Г. «Rococo нашего запоздалого вкуса…» // Кириллица, или Небо в алмазах: Сборник к 40-летию К. Рогова. – [Тарту, 2006].

Михайлова 1996 ― Михайлова Н. И. Из комментария к "Евгению Онегину". 2. Мотыльки. // Временник Пушкинской комиссии. – Вып. 27. – СПб.: Наука, 1996. – С. 127–132.

Модзалевский 1926 ― Пушкин А. С. Письма / Под ред. и с примеч. Б. Л. Модзалевского. – Т. 1. 1815–1825. – М.; Л.: Госиздат, 1926.

Тахо-Годи 2008 — Тахо-Годи Е.А. Замысел античной виньетки у А.С.Пушкина // Тахо-Годи Е.А. . Великие и безвестные. – СПб.: Нестор-История, 2008. – С. 11–28.

Шарафадина 2003 ― К. И. «Алфавит Флоры» в образном языке литературы пушкинской эпохи (источники, семантика, формы). – СПб.: Петербургский ин- печати, 2003.